Nāves ieleja – dokumentāls vēstījums par urāna raktuvēm Magadanas apgabalā. Šajā superslepenajā zonā tika veikti noziedzīgi mediciniski eksperimenti ar ieslodzīto smadzenēm. No Krievijas vietnes “Gulags ar fotokameru”.
Raksts krievu valodā. (Gugles tulkotājs atrodams šeit)
Долина Смерти
Обвинение СССР в опытах над людьми
“Долина смерти” – документальный рассказ про особые урановые лагеря в Магаданской области. Врачи этой сверхсекретной зоны проводили преступные эксперименты на мозге заключенных.
Обличая нацистскую Германию в геноциде, советское правительство, в глубокой тайне, на государственном уровне, претворяло в жизнь не менее чудовищную программу. Именно в таких лагерях, по договору с ВКПБ, гитлеровские особые бригады проходили обучение и набирались опыта в середине 30-х годов.
Результаты этого расследования широко освещались многими мировыми СМИ. В специальной телепередаче, которую вела в прямом эфире NHK Японии, вместе с автором участвовал и Александр Солженицин (по телефону).
“Долина смерти” – редкое свидетельство, запечатлевшее истинное лицо советской власти и ее передового отряда: ВЧК-НКВД-МГБ-КГБ.
Внимание! На этой странице демонстрируются фотографии вскрытия головного мозга человека. Пожалуйста не просматривайте эту страницу, если вы легко возбудимый человек, страдаете какими-либо формами душевного расстройства, если вы беременны или же не достигли 18 лет.
Если выстроить всех людей, кто “по зову партии” смотрел на небо через тюремные решетки ГУЛАГа, то эта живая лента протянется до Луны.
Я видел много концентрационных лагерей. И старых, и новых. В одном из них сам провел несколько лет. Потом изучал историю лагерей Советского Союза по архивным документам, но в самый страшный попал за год до того момента, когда КГБ вынудил меня бежать за пределы страны. Назывался этот лагерь “Бутугычаг”, что в переводе с языка российских северных народностей значит “Долина смерти”.
 Бутугычаг, где не хоронили, а сбрасывали со скалы. Там копали шурфы. Оксана ездила туда, уже когда была вольной (посмотреть). Что там должно быть такое, чтобы удивить человека, отсидевшего 10 лет! Увидела там старика: шел за зоной, плакал. Отсидел 15 лет, не возвращается домой, ходит тут, побирается. Сказал: это ваше будущее. 
(Нина Гаген-Торн) |
Свое название место получило когда охотники и кочевые племена оленеводов из родов Егоровых, Дьячковых и Крохалевых, кочуя по реке Детрин, натолкнулись на громадное поле, усеянное человеческими черепами и костями и, когда олени в стаде начали болеть странной болезнью – у них выпадала вначале шерсть на ногах, а потом животные ложились и не могли встать. Механически это название перешло на остатки бериевских лагерей 14-го отделения ГУЛАГа.
Зона огромная. Мне понадобилось много часов, чтобы пересечь ее из конца в конец. Здания или их остатки виднелись всюду: по главному ущелью, где стоят корпуса обогатительной фабрики; во множестве боковых горных ответвлений; за соседними сопками, густо изрезанными шрамами поисковых шурфов и дырами штолен. В ближайшем к зоне поселке Усть-Омчуг меня предупреждали, что ходить по местным сопкам небезопасно – в любой момент можно провалиться в старую штольню.
Наезженная дорога кончилась напротив обогатительной урановой фабрики, зияющей черными провалами окон. Вокруг нет ничего. Радиация убила все живое. Только мох растет на черных камнях. Поэт Анатолий Жигулин, сидевший в этом лагере, рассказывал, что у печей, где на металлических подносах выпаривали воду из уранового концентрата после промывки, заключенные работали одну-две недели, после чего умирали, а на смену им гнали новых рабов. Таков был уровень радиации.
Мой счетчик Гейгера ожил задолго до подхода к фабрике. В самом здании он трещал уже не прерываясь. А когда я подошел к 23 металлическим бочкам с концентратом, что были оставлены у наружной стены, сигнал опасности стал нестерпимо громким. Активное строительство здесь шло в начале 40-х годов, когда встал вопрос: кто будет первым обладателем атомного оружия.
В Бутугычаге нашли свою смерть 380 тысяч человек. Это больше современного населения всей Магаданской области. Именно здесь велись строго засекреченные опыты на мозге заключенных. |
От деревянного ворота, с ручками до блеска отполированными ладонями зеков, перехожу на кладбище. Редкие палки, воткнутые меж валунов, с дощечками-табличками. Впрочем, надписей уже не прочесть. Выбелило, стерло их время и ветер.
Дальше по косогору начали попадаться остатки от противогазов. Смотря на них, я вспомнил газетную заметку, обратившую на себя внимание своей необычностью и полной бессмысленностью.
“Советская Колыма”
22 апреля 1937 года.
“На днях в Магаданской больнице были проведены две операции, во время условной “газовой атаки”. Врачи, помогавший им медперсонал и больные одели противогазы. В операции принимали участие хирурги Пуллериц и Свешников, медсестра Антонова, санитары Карпенюк и Терехина. Первую операцию сделали одному из бойцов погранотряда, у которого было расширение вен семенного канатика. Больной К. удалили аппендицит. На обе операции, вместе с подготовкой, ушло 65 минут. Первый на Колыме опыт работы хирургов в противогазах вполне удался”.
Если даже во время эксперимента на больного тоже одели противогаз, то как поступили экспериментаторы с открытой в животе дырой?
Так, переходя от здания к зданию, от развалин малопонятных мне комплексов, сосредоточенных внизу ущелья, поднимаюсь на самый верх хребта, к уединенно стоящему, целехонькому лагерю. Пронзительно холодный ветер гонит низкие облака. Широта Аляски. Лето здесь, от силы, два месяца в году. А зимой мороз такой, что если лить воду со второго этажа, то на землю падает лед.
Рядом с солдатской вышкой громыхнули под ногами ржавые консервные банки. Поднял одну. Еще читается надпись на английском языке. Это тушенка. Из Америки для солдат Красной Армии на фронте. И для советских “внутренних войск”. Знал ли Рузвельт кого прикармливал?
Захожу в один из бараков, тесно заставленный двухъярусными нарами. Только они уж очень маленькие. Даже скорчившись, на них нельзя поместиться. Может быть они для женщин? Да вроде и для женщин размер маловат. Но вот, на глаза попалась резиновая калоша. Она сиротливо лежала под угловыми нарами. Бог мой! Калоша полностью умещается на моей ладони. Значит, это нары для детей! Значит я ушел на другую сторону хребта. Здесь, сразу за “Бутугычагом”, был расположен большой женский лагерь “Вакханка”, функционировавший в это же время.
Останки повсюду. То тут, то там попадаются обломки, суставы берцовых костей.
В сгоревших развалинах наткнулся на грудной костяк. Среди ребер мое внимание привлек фарфоровый тигель, – я с такими работал в биологических лабораториях университета. Ни с чем не сравнимый, приторный запах человеческого тлена сочится из-под камней…
“Я – геолог, и мне известно, что бывшая зона расположена в районе мощного полиметаллического рудного узла. Здесь, в междуречье Детрина и Теньки, сосредоточены запасы золота, серебра, касситерита. Но Бутугычаг известен также проявлением радиоактивных пород, в частности урансодержащих. По роду своей работы мне не однажды приходилось бывать в этих местах. Огромной силы радиоактивный фон пагубен здесь для всего живого. В этом и кроется причина потрясающей смертности в зоне. Радиация на Бутыгычаге носит неравномерный характер. Где-то она достигает очень высокого, чрезвычайно опасного для жизни уровня, но есть и места, где фон вполне приемлем”.
А. Руднев. 1989 г.
(Это письмо Руднев опубликовал в поселковой газете Усть-Омчуга “Ленинское Знамя”, с целью предупредить проведение экскурсий школьников в район “Бутугычага”) |
День исследований кончался. Нужно было спешить вниз, где в домике современной электростанции, у ее смотрителя, я нашел пристанище на эти дни.
Виктор, хозяин домика, сидел на крыльце, когда я устало подошел и опустился рядом.
– Где был, что видел? – односложно спросил он.
Я поведал об урановой фабрике, детском лагере, шахтах.
– Да, ягод здесь не ешь и воду из рек не пей, – перебил Виктор и кивнул на бочку с привозной водой, стоявшую на автомобильных колесах.
– А ищешь-то что?
Я прищурился, в упор посмотрел на молодого хозяина дома.
– Шахту, под литером “Ц”…
– Не найдешь. Раньше знали, где она, а после войны, как лагеря закрывать стали, все взорвали, а из геологоуправления исчезли все планы “Бутугычага”. Только рассказы о том, что литер “Ц” забит до самого верха трупами расстрелянных, и остались.
Он помолчал. – Да не в шахтах, и не в детских лагерях тайна “Бутугычага”. Вон их тайна, – Виктор показал рукой перед собой. – За рекой, видишь. Там лабораторный комплекс был. Сильно охранялся.
– Что делали в нем?
– А ты сходи завтра на верхнее кладбище. Посмотри…
Но перед тем как идти на загадочное кладбище, мы с Виктором обследовали “лабораторный комплекс”.
Зона крошечная. Основу ее составляли несколько домов. Все они прилежно уничтожены. Взорваны до основания. Стоять осталась лишь одна крепкая торцевая стена. Странно: из всего громадного числа зданий в “Бутугычаге”, уничтожены только “лазарет” – он сожжен до тла, да эта зона.
Первое, что я увидел, были остатки мощной вентиляционной системы с характерными раструбами. Такими системами оснащаются вытяжные шкафы во всех химических и биологических лабораториях. Вокруг фундаментов бывших зданий тянулся периметр из колючей проволоки в четыре ряда. Местами он еще сохранился. Внутри периметра – столбы с электрическими изоляторами. Похоже, для охраны объекта применялся еще и ток высокого напряжения.
Пробираясь среди развалин, я вспомнил рассказ Сергея Николаева из поселка Усть-Омчуг:
“Перед самым въездом на “Бутугычаг” находился “Объект №14”. Что там делали, мы не знали. Но охранялась эта зона особенно тщательно. Мы работали как вольнонаемные, – взрывниками в шахтах, и имели пропуск для прохода по всей территории “Бутыгычага”. Но для того, чтобы попасть на объект №14, нужен был еще один – особый пропуск и с ним нужно было пройти девять контрольно-пропускных пунктов. Везде часовые с собаками. На сопках вокруг – пулеметчики: мышь не проскочит. 06служивал “Объект №14″ специально рядом построенный аэродром”.
Действительно сверхсекретный объект.
Да, взрывники свое дело знали. Мало что осталось. Правда, уцелело расположенное рядом здание тюрьмы, или, как его называют в документах ГУЛАГа, – “БУР” – барак усиленного режима. Он сложен из грубо отесанных каменных валунов, покрытых изнутри здания толстым слоем штукатурки. На остатках штукатурки в двух камерах, мы и обнаружили надписи процарапанные гвоздем: “30.XI.1954. Вечер”, “Убей меня” и надпись латинским шрифтом, в одно слово: “Doctor”.
Интересной находкой были лошадиные черепа. Я насчитал их 11. Штук пять или шесть лежали внутри фундамента одного из взорванных зданий.
Вряд ли лошадей использовали здесь как тягловую силу. Этого же мнения придерживаются и те, кто прошел Колымские лагеря.
Из архива автора:
“Я лично побывал в те годы на многих предприятиях и знаю, что даже для вывозки леса с сопок, для всех дел, не говоря уже о горных, применялся один вид труда – ручной труд заключенных…”
Из ответа бывшего з/ка Ф. Безбабичева на вопрос о том,
как применяли лошадей в хозяйстве лагерей.
Что ж, на заре ядерной эры, вполне могли пытаться получить антирадиационную сыворотку. А делу сему, со времен Луи Пастера, верой и правдой служили именно лошади.
Как давно это было? Ведь комплекс “Бутугычаг” сохранился хорошо. Основная масса лагерей на Колыме была закрыта после “разоблачения” и расстрела их крестного отца – Лаврентия Берия. В домике метеостанции, что стоит выше детского лагеря, мне удалось найти журнал наблюдений. Последняя дата, проставленная в нем, – май 1956 года.
– Почему эти развалины зовут лабораторией? – спросил я Виктора.
– Как-то подъехала автомашина с тремя пассажирами, – начал рассказывать он, расчищая в бурьяне, среди битого кафеля, еще один лошадиный череп. – С ними была одна женщина. И хоть гости здесь редки, называть себя они не стали. Вышли из машины у моего дома, осмотрелись вокруг, а потом, женщина, показав на развалины, говорит: “Вот здесь была лаборатория. А вон там – аэропорт…”.
Пробыли они не долго, ни о чем расспросить их не удалось. Но все трое в годах, хорошо одетые…
Мне спасла жизнь женщина-врач, когда я находился в заключении на одном из самых страшных на Колыме рудников – “Бутугычаг”. Звали ее Мария Антоновна, фамилия ее нам была неизвестна…
(Из воспоминаний Федора Безбабичева) |
Лагеря Берлага были особо секретными и стоит ли удивляться, что никаких официальных данных об их узниках получить не удается. Но архивы есть. КГБ, МВД, партархивы – где-то хранятся списки узников. А пока, лишь скупые, отрывочные данные наводят на тщательно стертый след. Исследуя заброшенные Колымские лагеря, я просмотрел тысячи газет и архивных справок, все ближе и ближе подбираясь к истине.
Писатель Асир Сандлер, автор опубликованных в СССР “Узелков на память”, рассказал мне, что один из его читателей был узником таинственной шарашки, – научного учреждения, в котором работали заключенные. Оно находилось где-то в окрестностях Магадана…
Тайна комплекса “Бутугычаг” открылась на следующий день, когда с трудом ориентируясь в хитросплетении хребтов, мы поднялись на горную седловину. Именно это уединенное место избрала лагерная администрация под одно из кладбищ. Два других: “офицерское” – для персонала лагеря и, возможно, для вольнонаемных, а также большое “зековское”, находятся внизу. Первое недалеко от обогатительной фабрики. Принадлежность его покойников к администрации выдают деревянные тумбы со звездами. Второе начинается сразу за стенами сожженного лазарета, что и понятно. Чего покойников таскать по горам… А сюда, от центральной части, как минимум миля. Да еще вверх.
Чуть приметные холмики. Их можно принять за естественный рельеф, если бы не были они пронумерованы. Едва присыпав щебенкой покойника, втыкали рядом палку с номером, пробитым на крышке от банки тушенки. Только вот откуда у зеков консервы? Номера двухзначные с буквой алфавита: Г45; В27; А50…
На первый взгляд, число могил здесь не так уж и велико. Десятка полтора рядов кривых палок с номерами. В каждом ряду 50-60 могил. Значит, всего около тысячи человек нашли здесь последнее пристанище.
Но, ближе к краю седловины, обнаруживаю метки другого типа. Здесь нет отдельных холмиков. На ровной площадке, столбики стоят густо, как зубья расчески. Обыкновенные короткие палки – сучья обрубленных деревьев. Уже без жестяных крышек и номеров. Лишь отмечают место.
Два оплывших бугра указывают ямы, куда валили умерших кучей. Скорее всего, этот “ритуал” осуществлялся зимой, когда не было возможности хоронить каждого в отдельности, в промерзшем и крепком как бетон, грунте. Ямы, в этом случае, заготавливали с лета.
А вот и то, о чем говорил Виктор. Под кустом стланика, в развороченной зверьем или людьми могиле, лежит половинка человеческого черепа. Верхняя часть свода, на полдюйма выше надбровных дуг, ровно и аккуратно срезана. Явно хирургический распил.
Иду дальше, – поднимаю осколок лобной кости. То же со следами трепанации. Рядом с номером В24 , на краю раскрытой могилы, разбросаны кости сразу нескольких черепов.
Среди них множество иных костей скелета, но мое внимание привлекает верхняя отрезанная часть черепа с пулевым отверстием в затылке. Это очень важная находка, потому как свидетельствует о том, что вскрытые черепа – не медицинское освидетельствование для установления причины смерти. Кто же сначала пускает пулю в затылок, а затем проводит анатомическое вскрытие для выяснения причины смерти?
– Нужно открыть одну из могил, – говорю я попутчику. – Необходимо убедиться, что это “работа” не сегодняшних вандалов. О набегах на лагерные кладбища поселковой шпаны, рассказывал сам Виктор: достают черепа и делают из них светильники.
Выбираем могилу под номером “Г47”. Копать не пришлось. Буквально сантиметров через пять оттаявшего за лето грунта, саперная лопатка обо что-то стукнулась.
– Осторожно! Не повреди кости.
– Да здесь гроб, – отозвался помощник.
– Гроб?! Я изумился. Гроб для зека – такая же невидаль, как если бы мы наткнулись на останки инопланетянина. Поистине это – удивительное кладбище.
Никогда, нигде на необъятных просторах ГУЛАГа, в гробах зеков не хоронили. Бросали в штольни, закапывали в землю, а зимой просто в снег, топили в море, но чтобы для них делали гробы?!.. Да, похоже, это кладбище “шарашки”. Тогда и наличие гробов понятно. Ведь зеков хоронили сами же зеки. И видеть вскрытые головы им не полагалось.
В 1942 году был этап в Тенькинский район, куда попал и я. Дорогу на Теньку начали строить где-то в 1939 году, когда начальником Дальстроя стал комиссар 2 ранга Павлов, а начальником УСВИТЛа – полковник Гаранин. Со всех, кто попадал в лапы НКВД, в первую очередь снимали отпечатки пальцев. С этого начиналась лагерная жизнь любого человека. Этим она и заканчивалась. Когда человек умирал в тюрьме или лагере, то он уже мертвый проходил точно такую же процедуру. У покойного снимали отпечатки пальцев, они сравнивались с первоначальными, и только после этого его хоронили, а дело передавалось
в архив.
(Из воспоминаний з/к Вадима Козина) |
На северном конце кладбища земля сплошь усеяна костями. Ключицы, ребра, берцовые кости, позвонки. По всему полю белеют половинки черепов. Ровно разрезанные над беззубыми челюстями. Большие, маленькие, но одинаково неприкаянные, выброшенные из земли недоброй рукой, они лежат под пронзительно синим небом Колымы. Неужели над их обладателями довлел столь страшный рок, что даже кости этих людей обречены на поругание? И тянет здесь до сих пор смрадом кровавых лет.
Опять чередой вопросы: кому требовался мозг этих несчастных? В какие годы? По чьему указу? Кто, черт побери, эти “ученые”, с легкостью, точно зайцу, пускавшие пулю в человеческую голову, а затем с дьявольской дотошностью потрошившие еще дымящиеся мозги? И где архивы? Сколько нужно сорвать масок, чтобы судить советский строй за преступление называемое геноцид?
Ни одна из известных энциклопедий не приводит данных об опытах на живом человеческом материале, разве что поискать в материалах Нюрнбергского процесса. Очевидно только следующее: именно в те годы, когда функционировал “Бутугычаг”, усиленно изучалось действие радиоактивности на организм человека. Ни о каких вскрытиях умерших в лагерях для медицинского заключения о причинах смерти, речи быть не может. Ни в одном лагере этого не делали. Ничтожно дешево стоила человеческая жизнь в советской России.
Трепанация черепов не могла проводиться и по инициативе местных органов. За программу ядерного оружия и все, что с ней было связано, личную ответственность несли Лаврентий Берия и Игорь Курчатов.
Остается предположить о существовании успешно претворенной в жизнь государственной программы, санкционированной на уровне правительства СССР. За аналогичные преступления против человечества, “наци” до сегодняшнего дня гоняют по Латинской Америке. Но только по отношению к отечественным палачам и человеконенавистникам, родное им ведомство проявляет завидную глухоту и слепоту. Уж не потому ли, что сегодня в теплых креслах сидят сыновья палачей?
Маленький штрих. Гистологические исследования проводят на мозге, извлеченном не более чем через несколько минут после смерти. В идеальном случае – на живом организме. Любой способ умерщвления дает “не чистую” картину, так как в тканях мозга появляется целый комплекс ферментов и других веществ, выделившихся при болевом и психологическом шоке.
Тем более нарушает чистоту эксперимента усыпление подопытного животного или введение ему психотропных средств. Единственным методом, применяемым в биологической лабораторной практике для подобных опытов, является декапитация – практически мгновенное отсечение головы животного от туловища.
Я взял с собой два фрагмента от различных черепов, для проведения экспертизы. Благо, был знакомый прокурор в Хабаровском крае – Валентин Степанков (позже – Генеральный прокурор России).
– Ты же понимаешь, чем это пахнет, – воззрился на меня прокурор края со значком члена Верховного Совета СССР на лацкане пиджака, опуская лист с моими вопросами для эксперта. – Да и по принадлежности этим делом должна заниматься Магаданская прокуратура, а не моя…
Я молчал.
– Ладно, кивнул Степанков, – у меня тоже совесть есть. И нажал кнопку в столе.
– Подготовьте постановление о возбуждении уголовного дела, – обратился он к вошедшему. И снова ко мне: – Иначе я не могу направить кости на экспертизу.
– А дело? – спросил помощник.
– Передайте по принадлежности – магаданцам…
…Повторяю, в Магадане живут виновные в гибели тех заключенных, что были присланы под номерами литерной тысячи “3-2”, из которых в живых осталось за одну зиму 36 человек.
(П. Мартынов, узник Колымских лагерей № 3-2-989) |
Заключение экспертизы 221-ФТ, я получил через месяц. Вот его сокращенное резюме:
“Правая часть черепа, представленная на исследование, принадлежит телу мужчины молодого возраста, не более 30 лет. Швы черепа между костями не заращены. Анатомо-морфологические особенности свидетельствуют о принадлежности кости части черепа мужского пола с характерными признаками европеоидной расы.
Наличие множественных дефектов компактного слоя (множественные, глубокие трещины, участки скарификации), полная обезжиренность их, белый цвет, хрупкость и ломкость, свидетельствуют о давности смерти мужчины, которому принадлежал череп, в 35 и более лет от момента исследования.
Ровные верхние края лобной и височной костей образовались от распила их, о чем свидетельствуют следы скольжения – трассы от действия пилящего орудия (например, пилы). Учитывая локализацию распила на костях и его направление, считаю, что этот распил мог образоваться при анатомическом исследовании черепа и головного мозга.
Часть черепа № 2, более вероятно, принадлежала молодой женщине. Ровный верхний край на лобной кости образовался от распила пилящего орудия – пилы, о чем свидетельствуют ступенеобразные следы скольжения – трассы.
Часть черепа № 2, судя по менее измененной костной ткани, находилась в местах захоронения по длительности меньше времени, чем часть черепа № 1, с учетом, что обе части находились в одинаковых условиях (климатических, почвенных и т.п.)”
Судебно-медицинский эксперт В. А. Кузьмин.
Хабаровское краевое бюро судебно-медицинской экспертизы.
13 ноября 1989 г.
На этом мои поиски не закончились. В “Бутугычаге” я побывал еще два раза. Все более и более интересные материалы попадали в руки. Появлялись свидетели.
Из архива автора:
П. Мартынов, узник колымских лагерей под номером 3-2-989, указывает на имевшее место прямое физическое истребление заключенных “Бутугычага”: “Останки их хоронили на перевале “Шайтан”. Несмотря на то, что для сокрытия следов преступлений место время от времени очищали от останков растасканных зверями из ледника на перевале, там и сегодня встречаются на огромной площади человеческие кости…”
Быть может, там и нужно искать штольню под литерой “Ц”?
Интересную информацию удалось получить в редакции газеты “Ленинское знамя” в Усть-Омчуге (теперь газета называется “Тенька”), где расположен большой горно-обогатительный комбинат – Тенькинский ГОК, к которому относился и “Бутугычаг”.
Журналисты передали мне записку Семена Громова, бывшего заместителя директора ГОКа. Записка затрагивала интересующую меня тему. Но, возможно, ценой этой информации стала жизнь Громова.
Вот текст этой записки:
“Ежедневный “отход” по Теньлагу составлял 300 зеков. Основные причины – голод, болезни, драки между заключенными и просто “стрелял конвой”. На прииске имени Тимошенко был организован ОП – оздоровительный пункт для тех, кто уже “доходил”. Пункт этот, конечно, никого не оздоравливал, но работал там с заключенными какой-то профессор: ходил и рисовал карандашом на робах зеков кружочки – эти завтра умрут. Кстати, на другой стороне трассы, на небольшом плато, есть странное кладбище. Странное потому, что у всех, захороненных там, распилены черепа. Не связано ли это с профессорской работой?”
Записал это Семен Громов в начале 80-х годов и вскоре погиб в автомобильной катастрофе.
Достал я в ГОК и другой документ – результаты радиологических исследований на объекте “Бутугычаг”, а так же замеры радиоактивности объектов. Все эти документы носили строго секретный характер. Когда военное министерство США, по моей просьбе, запросило геологическую карту данного района, то даже ЦРУ отрицало наличие в указанных местах урановых разработок. А я побывал на шести спецобъектах уранового ГУЛАГа Магаданской области, причем один из лагерей расположен у самой кромки Ледовитого океана, недалеко от заполярного города Певек.
Хасану Ниязову я нашел уже в 1989 году, когда перестройка и гласность избавляли от страха многих. 73-летняя женщина не побоялась дать часовое интервью перед телекамерой.
Из записи интервью Х. Ниязовой:
Х.Н. – В “Бутугычаге” я не была, Бог миловал. Он у нас считался штрафным лагерем.
– Как хоронили зеков?
Х.Н. – Да никак. Присыпали землей или снегом, если зимой умер, и все.
– Гробы были?
Х.Н. – Никогда. Какие там гробы!
– Почему на одном из трех кладбищ “Бутугычага” все зеки похоронены в гробах и у всех распилены черепа?
Х.Н. – Это вскрывали врачи…
– С какой целью?
Х.Н. – У нас, среди заключенных, разговор шел: делали опыты. Учились чему-то.
– Это делалось только в “Бутугычаге”, или еще где-нибудь?
Х.Н. – Нет. Только в “Бутугычаге”.
– Когда вы узнали об опытах в “Бутугычаге”?
Х.Н. – Это было примерно в 1948-49 годах, разговоры шли мельком, но нас всех стращали этим…
– Может быть, это живым распиливали?
Х.Н. – А кто его знает… Там была очень большая медицинская часть. Были даже профессора…”
Хасану Ниязову я интервьюировал после второго посещения “Бутугычага”. Слушая мужественную женщину, я смотрел на ее руки с выжженным лагерным номером.
– Этого не может быть! – воскликнет потом Джак Шеахан, – шеф бюро CBS News, вглядываясь в экран и не веря своим глазам. – Я всегда думал, что это было только в фашистских лагерях…
Я искал перевал Шайтан. Помните, Мартынов, узник N 3-2-989, писал, что трупы после опытов хоронили в леднике на перевале. А указанное Виктором кладбище было в другом месте. Там не было ни перевала, ни ледника. Возможно, специальных кладбищ было несколько. Где Шайтан, никто уже не помнил. Название знали, слышали раньше, но перевалов в районе “Бутугычага” десятка два наберется.
На одном из них я и наткнулся на замурованную ледяной пробкой штольню. Она бы ничем и не привлекла внимание, если бы не остатки одежды, вмерзшие в лед. Это были зековские робы. Слишком хорошо я их знаю, чтобы спутать с чем-то другим. Все это значило только одно: вход замуровали специально, когда лагерь еще работал.
Найти лом и кирку труда не составляло. Они во множестве валялись вокруг штолен.
Последний удар лома пробил ледяную стену. Расковыряв дыру, чтобы прошло тело, я соскользнул по веревке с гигантского сталактита, перегородившего путь. Щелкнул выключателем. Луч фонаря заиграл в какой-то сизой, вроде как задымленной курильщиками атмосфере. Приторно сладкий запах щекотал горло. С потолка луч скользнул по обледенелой стене и…
Я вздрогнул. Передо мной была дорога в ад. От самого низа и до середины, проход был завален полуразложившимися телами людей. Лохмотья истлевшей одежды прикрывали голые кости, черепа белели под космами волос…
Пятясь, я покинул гиблое место. Никаких нервов не хватит, чтобы провести здесь значительное время. Успел лишь отметить наличие вещей. Котомки, вещмешки, развалившиеся чемоданы. И еще… мешки. Кажется, с женскими волосами. Большие, полные, почти в мой рост…
Афиши моей фотовыставки “Обвинение СССР в опытах над людьми” так взбудоражили власти Хабаровска, что на открытие прибыли и начальник Управления КГБ края, и прокуроры всех рангов, не говоря уже о партийных боссах. Присутствующие чины скрипели зубами, но ничего сделать не могли, – в зале находились операторы японской NHK во главе с одним из директоров этой могущественной телекомпании, – моим другом.
Масла в огонь подлил генпрокурор края Валентин Степанков. Подскочив на черной “Волге”, он взял в руки микрофон и… официально открыл выставку.
Воспользовавшись моментом, я попросил начальника КГБ, генерал-лейтенанта Пирожняка, навести справки о лагерях “Бутугычаг”.
Ответ пришел удивительно быстро. Уже на следующий день, на выставке появился человек в штатском и сообщил, что архивы находятся в информационно-вычислительном центре МВД и КГБ в Магадане, но они не разобраны.
На мою же просьбу по телефону о работе с архивами, начальник УКГБ Магадана, смеясь, ответил:
– Ну что ты! Архив огромный. Ты будешь его разбирать, Сережа, ну… лет так семь…
Среди описания жестоких мучений приходит вдруг как бы само собой воспоминание о веселом, радостном – пусть чрезвычайно редком в бутугычагском аду. Душа, погруженная в мучительные воспоминания, словно отталкивает их и даже среди них находит добро и тепло – два помидора Ганса. Ах, как они были хороши! Но вовсе не вкус и не редкость такой изысканной пищи тут на первом месте. На первом месте – Добро, чудом сбереженное в душе человека. Если есть хоть капля Добра, значит, есть и Надежда.
(А. Жигулин) |
В свой третий и последний приезд в “Бутугычаг”, я поставил основной целью снять на видеопленку специальное кладбище.
Обхожу разрытые могилы, ищу целый ящик. Вот выглядывает угол доски из-под камней. Разгребаю щебень, чтобы не обсыпался в гроб. Доска гнилая, приподнимать приходится с осторожностью.
Под рукой, прислонившись лбом к боковой стенке, зубасто щерится крупный мужской череп. Верхняя часть его ровно распилена. Она отпала, как крышка жуткой шкатулки, открывая липкий налет остатков когда-то украденного мозга. Кости черепа желтые, не видевшие солнца, на глазницах и скулах волосы – задирали на лицо скальп. Так идет процесс трепанации…
Сношу в гроб все подобранные по полю черепа.
“Спите спокойно”, – можно ли сказать так на этом кладбище?
Я уже далеко от могил, а желтый череп, – вот он, рядом. Вижу, как он лежит в своем ящике-гробу. Как был убит ты, несчастный? Не той ли страшной смертью, для “чистоты эксперимента”? И не для тебя ли построен отдельно стоящий БУР в ста метрах от взорванной лаборатории?
И почему на его стенах слова: “Убей меня…”; “Doctor”?
Кто ты, узник, как твое имя? Уж не тебя ли ждет до сих пор твоя мать?
Из архива автора:
“Я пишу с далекой земли… Я все жду встречи с сыном. Это так получилось. 1942 год. Призвали в армию мужа и сына. На мужа я получила похоронную, а на сына нет ничего до сих пор. Делала запрос, где только могла… А в 1943 году я получила письмо. Неизвестно кто автор. Пишет так: ваш сын – Чалков Михаил не вернулся с работы, мы были вместе в магаданском лагере в долине Омчуга, будет возможность – расскажу. И все!
Я до сих пор не могу понять, почему сын не написал ни одного письма и как он туда попал?
Простите мое беспокойство, но если у вас есть дети, вы поверите, как тяжело бывает родителям. Я посвятила всю молодость ожиданию, оставшись одна с четырьмя детьми…
Опишите тот лагерь. Я все жду, может быть, он там…”
Карагандинская область, Казахская ССР,
Чалкова А. Л.
В лагере смерти “Бутугычаг” погибли:
01. Маглич Фома Саввич – капитан 1 ранга, председатель комиссии по приемке кораблей в Комсомольске на Амуре;
02. Слепцов Петр Михайлович – полковник служивший с Рокоссовским;
03. Казаков Василий Маркович – старшин лейтенант из армии генерала Доватора;
04. Назим Григорий Владимирович – председатель колхоза из Черниговской области;
05. Морозов Иван Иванович – моряк Балтийского флота;
06. Бондаренко Александр Николаевич – заводской слесарь из Никополя;
07. Руденко Александр Петрович – старший лейтенант авиации;
08. Белоусов Юрий Афанасьевич – “штрафник” из батальона на Малой Земле;
09. Решетов Михаил Федорович – танкист;
10. Янковский – секретарь Одесского обкома комсомола;
11. Раткевич Василий Богданович – белорусский учитель;
12. Звездный Павел Трофимович – старший лейтенант, танкист;
13. Рябоконь Николай Федорович – ревизор из Житомирской области;
…
330000. …
330001. …
…
Я описал тебе лагерь.
Прости меня, мать.
Сергей Мельникофф
Магаданская область, 1989-90 гг.
Фото автора.
April 23, 2014
Posted by gulags |
gulags, noziegumi pret cilvēci, nāves nometnes, Vēsture |
Leave a comment
Ainārs Bambāls
Kamēr Saeimā notiek diskusijas par tā dēvētajiem čekas maisiem, vēsturnieks atklāj, kas īsti pētniekiem šajā atstātajā mantojumā atrodas un kas būtu jāatklāj sabiedrībai
Rakstu par Valsts drošības komitejas (VDK) arhīva mantojumu pamudināja uzrakstīt vairāki apstākļi. Sabiedrības aizvien nerimstošā interese par bijušās Latvijas PSR VDK dokumentiem, ko uztur masu mediji, tāpat nepieciešamība objektīvi izvērtēt padomju represīvā režīma darbību kopumā, tai skaitā arī VDK.
Nepretendējot uz patiesību pēdējā instancē par VDK arhīva dokumentārā mantojuma jautājumu, bet kā darbinieks, kas ikdienā strādā ar vienu no bijušās Latvijas PSR MP VDK arhīva dokumentu sastāvdaļām, kas nonākusi glabāšanā Latvijas Valsts arhīvā, gribētu izteikt savu viedokli VDK arhīva dokumentu jautājumā.
Represīvo režīmu arhīvu nozīme
XX gadsimta 80. – 90.gadu mija Centrālās un Austrumeiropas valstīs, kas pēc Otrā pasaules kara bija PSRS satelītvalstis, iezīmējās ar strauju šo valstu represīvo režīmu sabrukumu. Baltijas valstīs, tai skaitā Latvijā, padomju okupācijas režīma sabrukums notika ļoti strauji, tā atguva savu valstisko neatkarību un iespēju veidot jaunu, demokrātijai atvērtu sabiedrību.
Padomju okupācijas laika ideoloģija nepieļāva domas brīvību, politisko un ekonomisko neatkarību. Tās sekas jūtam vēl šodien. No šī aspekta ir ļoti svarīgi izvērtēt padomju okupācijas režīma darbību.
Mainoties politiskajai varai Latvijā, aktualizējās arī bijušā padomju represīvā režīma arhīvu jautājums. Kā zināms, represīvie režīmi ir izplatījušies kopš modernās valsts sākumiem. Pasaules arhīvos ir dokumenti, kas to apliecina. Izņēmums nav arī bijušās PSRS represīvā režīma arhīvi.
Kā norāda autoritatīvs starptautiskais arhīvu eksperts spānis Antonio Gonsaless Kvintana, “arhīvi, kas bija būtiski represīvo darbību veikšanai, jaunajās politiskajās iekārtās (kas garantē brīvību un pienākumus, ko nosaka Vispārējā Cilvēktiesību deklarācija) pārvēršas par nozīmīgu līdzekli jaunu sociālo attiecību dibināšanā”.
Latvijas situācijā laikā, kad notiek pāreja no padomju totalitārās varas sistēmas uz demokrātisku sabiedrību, bijušo padomju represīvā režīma arhīvu (piemēram, Latvijas Komunistiskās partijas, Valsts drošības komitejas, Iekšlietu ministrijas) izvērtēšana XX gs. deviņdesmitajos gados bija kļuvusi par nozīmīgu soli jauna tipa demokrātiskas sabiedrības veidošanā.
90.gadu vidū pēc šo arhīvu atvēršanas cilvēkiem radās iespēja pašiem iepazīt represīvā režīma darbības mehānismu, informācijas vākšanas un uzkrāšanas metodes. Bijušās Latvijas PSR VDK arhīva dokumentos uzkrātā informācija par iedzīvotājiem ir visai apjomīga, tomēr vienlaikus jāatzīst, ka šīs informācijas ticamība un autentiskums vēl ir pārbaudāma lieta.
No vienas puses, pirmkārt, visās valstīs, kas pārdzīvojušas politisko represiju periodus, ir vērojama interese par bijušo represīvo režīmu arhīviem. Otrkārt, jaunajās demokrātiskajās valstīs (Latvijā, Lietuvā, Igaunijā, Polijā, Slovēnijā, Slovākijā, Horvātijā, Čehijā, Ungārijā, Bulgārijā, Vācijā (VDR „Stasi” arhīvi) u.c. bijušo represīvo režīmu arhīvu dokumenti un tajos esošā informācija ir ļoti svarīga arī individuālo tiesību jomā (pilsoņu sociāli tiesiskā reabilitācija, kompensāciju, pensiju piešķiršana, īpašuma atgūšana un citi aspekti.).
Treškārt, būtiska ir pašas sabiedrības attieksme pret bijušo represīvo režīmu arhīviem, pret savu vēsturi, kuras drūmie pagātnes liecinieki ir arhīvu dokumenti. Šo arhīvu dokumentārā mantojuma izvērtēšanai pēdējo 20 gadu laikā veltītas vairākas starptautiskas konferences Baltijas un Austrumeiropas valstīs, arī Krievijā.
No otras puses, Latvijā MP VDK arhīva dokumentu izmantošana vēstures pētniekiem joprojām ir svarīga Latvijas vēstures aktuālo problēmu (padomju varas represijas pret Latvijas iedzīvotājiem un padomju represīvā režīma darbība; kolaborācijas jautājums; nacionālā pretošanās kustība abiem totalitārajiem (padomju un vācu) režīmiem), holokausta un citu tēmu izpētē. Latvijas Vēsturnieku komisija savus pētījumus, kas tagad apkopoti 28 sējumos, lielā mērā ir balstījusi uz bijušās LPSR VDK arhīva dokumentu izpēti.
Latvijas PSR MP VDK arhīva dokumenti kā vēstures avots (apliecinātājs) šajā gadījumā iegūst prioritāru nozīmi, ir vitāli svarīgs faktors Latvijas vēstures tēmu izpētē. Vēstures pētniekiem te vēl daudz darāmā.
Runājot par Latvijas PSR MP VDK atstāto arhīva dokumentāro mantojumu, manuprāt, apzīmējums “VDK arhīvu mantojums” ir precīzāks tajā aspektā, ka pēc PSRS sabrukuma un PSRS MP VDK republikānisko struktūru likvidēšanas Baltijas valstīs, šo valstu civilie arhīvi glabāšanā pārņēma tikai daļu no bijušo VDK arhīvu (10. daļas) dokumentiem.
Citai daļai VDK dokumentu tika noteikti izmantošanas ierobežojumi vai dokumenti tika nodoti šo valstu īpašajos arhīvos. Savukārt liela, apjoma ziņā patlaban pat grūti konstatējama daļa dokumentu tika aizvesta uz VDK speciālajiem arhīviem Krievijā.
Nenoliedzami, pašreizējā situācijā bijušās Latvijas PSR VDK arhīva dokumentiem piemīt gan juridiskā, gan evidences (pierādījuma), gan fiskālā vērtība (īpašuma, mantas kompensācijas) un kā tādi tie tagad vēl aizvien tiek izmantoti gan pilsoņu sociāli tiesiskajā reabilitācijā, gan represiju vaininieku saukšanā pie atbildības, gan vēstures pētījumos.
Par Latvijas PSR MP VDK arhīva dokumentu sastāva pilnīgumu
1991.gada augusta beigās Latvijas Republikas Augstākā Padome pieņēma vairākus likumdošanas aktus, kas atzina Latvijas Komunistiskās partijas darbību par antikonstitucionālu, un lēmumu par PSRS drošības iestāžu darbības izbeigšanu Latvijas Republikā.
Augstākā Padome pieņēma lēmumu abu augšminēto iestāžu arhīvus nodot valsts arhīviem. Tā laika Latvijas Valsts arhīvs (LVA) bijušās LKP dokumentus, vēlāk arī Partijas arhīva dokumentus par laika posmu līdz 1987.gadam (iztrūkst LKP pēdējo gadu dokumenti) saņēma diezgan pilnīgā veidā, bet sliktāka situācija dokumentu pārņemšanā bija ar Latvijas PSR Valsts drošības komitejas dokumentiem (LVA nav nodoti VDK lietvedības dokumenti, pavēles utt.).
Šīs komitejas “vēsturiskā arhīva” (nosacīts apzīmējums – aut.) lielākā daļa nonāca Valsts arhīvā, bet pārējie, tajā skaitā lietvedības un operatīvās darbības dokumenti – citās institūcijās.
Kā vairākus gadus vēlāk atzina LVA direktore D.Kļaviņa, “1991.gadā pieņemtais lēmums bija kļūdains, jo tā laika atbildīgās personas neveica precīzu uzskaitījumu, ko, cik un kāda iestāde pārņēma…”
Turklāt “Likums par arhīviem” tika pieņemts 1991.gada 26.martā, bet bijušās Latvijas KP un VDK dokumenti Valsts arhīva pārziņā nonāca 1991.gada rudenī. Līdz ar to šajā likumā nebija ietvertas normas, kas noteiktu šo arhīvu izmantošanu un aizsargātu trešo personu intereses un tiesības. Patlaban daļēji šo personu intereses aizsargā Fizisko personu datu aizsardzības likums, bet VDK dokumentu izmantošanu reglamentē virkne citu normatīvo aktu.
1991.gada rudenī Valsts drošības komiteja Latvijā tika izformēta. Bijušās VDK dokumentu un citu materiālu pārņemšanu Latvijas īpašumā uzdeva Ministru Padomei, kura šim nolūkam izveidoja īpašu komisiju, un tā pēc saviem ieskatiem, nevis saskaņā ar “Likumu par arhīviem” pieņēma lēmumus par šo dokumentu turpmāko likteni.
Kā liecina SAB Totalitārisma seku dokumentēšanas centra vadītājs Indulis Zālīte, “atsevišķi tika pārņemti operatīva rakstura materiāli – operatīvo uzskaišu un aģentūras materiāli, kas tika nodoti Totalitārisma seku dokumentēšanas centra rīcībā”.
Turklāt liela daļa operatīvās dokumentācijas un arhīvu materiālu tika aizvesti uz Krievijas Federāciju jau sākot ar 80.gadu beigām, bet palikušais VDK dokumentu apjoms laikā līdz 90.gadu vidum sadalījās starp vairākām valsts institūcijām: Latvijas Valsts arhīvu, Policijas akadēmiju, Iekšlietu ministrijas Drošības policiju un Totalitārisma seku dokumentēšanas centru.
Tādējādi jāsecina, ka 1991.gadā Latvijā, likvidējot Latvijas PSR VDK un pārņemot šīs institūcijas dokumentus, netika ievērots viens no svarīgākajiem starptautiskajiem arhīvniecības principiem, proti, provenances princips – viens no arhīvu darbības pamatprincipiem, kas nosaka, ka vienas izcelsmes dokumenti tiktu saglabāti vienkopus. Plašākā nozīmē ietver sevī arī reģistrācijas jeb dokumentu oriģinālās kārtības principu.
Ir jāatzīst, ka Latvijā atstātā VDK arhīva dokumentu sastāva pilnīgumu tagad ir grūti noteikt, problēma būtu jāpēta.
Latvijas PSR MP VDK arhīva dokumentu mantojums
Runājot par Latvijas PSR MP VDK arhīva (10.daļas) dokumentu sastāvu, pēc visai ticamām, bet nepārbaudītām ziņām, pēc stāvokļa uz 1988.gada 31.decembri VDK (10.daļā) glabājās sekojoši dokumentu kompleksi:
Krimināllietu fonds (pamatfonds un izbeigto lietu fonds) un atbilstoša kartotēka, kā arī šo lietu reģistrācijas žurnāli; Filtrācijas lietu fonds un kartotēka, šo lietu reģistrācijas žurnāli; Latvijas PSR VDK lietvedības materiāli; Latvijas PSR VDK pensijā aizgājušo darbinieku personas lietas; Operatīvās uzskaites lietas; Profilakses materiāli un attiecīga kartotēka; Iznīcinātāju bataljonu kaujinieku personas lietas un šo lietu reģistrācijas žurnāli, kartotēka un pavēles par šo bataljonu personālsastāvu; Speciālo pārbaužu materiāli par personām, kas izbrauc uz ārzemēm; Speciālo pārbaužu lietas ar materiāliem; Speciālo pārbaužu materiāli par jauniesaucamajiem padomju armijas režīma daļās; Aģentu personas lietas; Aģentūras uzskaites kartotēka; Latvijas PSR VDK operatīvās uzskaites kartotēka; “Bandītisko formējumu” dalībnieku, “bandītu atbalstītāju” personas lietas un uzskaites kartotēka; No “bandītisko formējumu” uzbrukumiem cietušo personu uzskaites kartotēka.
Aptuveni līdzīga rakstura dokumentu grupas bija arī Lietuvas PSR VDK un Igaunijas PSR VDK arhīvos, lai gan šeit vērojamas atsevišķas nianses.
Latvijas PSR VDK arhīva (10.daļas) struktūra bija sekojoša:
vadība (2 darbinieki) – daļas priekšnieks un viņa vietnieks, kas pildīja vispārējus uzdevumus; sekretariāts (2-3 darbinieki) – veica slepenās lietvedības dokumentu pārvaldi, reģistrēja saņemtos un nosūtītos dokumentus, veica glabāšanā pieņemto lietu uzskaiti un saraksti ar institūcijām; grupa (4 darbinieki) – nodarbojās ar speciālo pārbaužu veikšanu; grupa (2 darbinieki) – nodarbojās ar speciālo pārbaužu veikšanu par jauniesaucamajiem padomju armijas režīma karaspēka daļās; grupa (3 darbinieki) – veica pārbaudes operatīvās uzskaites dokumentu un kartotēkas apkalpošanu; grupa (2 darbinieki) veica aģentūras uzskaites lietu un dokumentu reģistrāciju un kārtošanu; grupa (2 darbinieki) strādāja ar “profilakšu” materiāliem, kā arī veica dokumentu par iznīcinātāju bataljonu kaujiniekiem un cīņas pret nacionālo pagrīdi apstrādi; viens darbinieks nodrošināja krimināllietu fonda apkalpošanu.
Kopumā VDK arhīvā (10.daļā) 80.gadu beigās strādāja vidēji 18-22 darbinieki, 90.gadu sākumā – ap 30. Būtībā Latvijas PSR MP VDK arhīvs (10.daļa) rūpējās par Latvijas PSR VDK operatīvo vajadzību nodrošināšanu. VDK arhīva (10.daļas) darbu ar VDK dokumentiem reglamentēja virkne PSRS VDK normatīvo dokumentu.
Pēc VDK arhīva dokumentu mantojuma sadalīšanas starp Latvijas tiesībsargājošajām un valsts institūcijām, Latvijas Iekšlietu ministrijā atrodas: PSRS (LPSR) VDK vispārējās lietvedības un slepenās pavēles, rīkojumi, instrukcijas, mācību līdzekļi – 456 vienības; Policijas akadēmijā (tagad likvidēta) atradās Latvijas PSR VDK bibliotēka – ap 9000 vienībām.
SAB Totalitārisma seku dokumentēšanas centrā (TSDC) atrodas:
operatīvās lietas – 411 sējumi, šo lietu uzskaites žurnāli – 102 vienības; operatīvās uzziņas kartotēka – 9199 kartiņas; aģentūras uzskaites kartotēka – par apmēram 6000 personām; aģentūras reģistrācijas žurnāli (1953-1987) – 53 vienības elektronisko skaitļojamo mašīnu diski un lentas – 130 vienības; VDK pavēļu reģistrācijas žurnāli (1953-1991) – 30 vienības; 5 aģentūras izstrādes žurnāli; 7 operatīvās meklēšanas žurnāli; 2 uzskaites-novērošanas lietu žurnāli; 3 operatīvās novērošanas lietu uzskaites žurnāli un citi – 35 vienības; Latvijas PSR VDK apmeklētāju uzskaites kartotēka (1988-1989) – 209 kartiņas; kartotēka par ārzemniekiem – 4174 kartiņas; kartotēka par ārzemniekiem, kas uzturējušies viesnīcās – 2647 kartiņas; operatīvo materiālu alfabētiskā kartotēka par atsevišķu ārzemju kuģu komandām (no 1971. gada) – 185 kartiņas; Liepājas pierobežas zonas iedzīvotāju, kas nokļuvuši VDK uzmanības lokā, kartotēka – 111 kartiņas; ārvalstu specdienestu XX gs. 20.-30.gadu (Krievijas, Lietuvas, Polijas, Latvijas u.c.) aģentu un aizdomās turēto personu uzskaite ar norādēm par arhīva un personas lietām – 2893 kartiņas; Jēkabpils apriņķa leģionāru, policistu, aizsargu, t.s. vācu spiegu, bandītu atbalstītāju (kas sodīti pēc KPFSR Kriminālkodeksa 58.panta) kartotēka – 2929 kartiņas; darba kartotēka par Otrā pasaules kara laika aģentiem (krievu, vācu u.c.) – 2158 kartiņas; VDK Informācijas analīzes daļas materiāli – instrukcijas, datu bāzes apraksti u.c. – 353 vienības; grāmatvedības dokumenti – aptuveni 90 vienības.
Latvijas Valsts arhīvs bijušās Latvijas PSR VDK arhīva dokumentus pieņēma vairākos posmos, sākot no 1991.gada septembra līdz 1992.gada augustam, kā arī vēlāk, laika posmā līdz 1997.gadam, saņemot nelielākus dokumentu kompleksus no LR Ģenerālprokuratūras un Iekšlietu ministrijas.
Latvijas nacionālā arhīva Latvijas valsts arhīvā pieņemto Latvijas PSR VDK (un tās priekšteču, tai skaitā Iekšlietu tautas komisariāta ) izcelsmes dokumentu klāsts ir šāds:
1821.fonds “PSRS pārbaudes-filtrācijas punktos un nometnēs ieslodzīto Latvijas iedzīvotāju personas lietas (1944-1952)”; 1.-2. apraksti – filtrācijas lietu pamatfonds un izbeigto filtrācijas lietu fonds, kā arī šo lietu reģistrācijas žurnāli – kopskaitā 58436 lietas un attiecīga kartotēka; 1822.fonds “Latvijas PSR Valsts drošības ministrijas iznīcinātāju bataljoni (1944-1956 [1991])”. 1.-2. apr. – pavēles, uzskaites grāmatas un sarakstes dokumenti par Latvijas PSR VDM iznīcinātāju bataljonu personālsastāvu; Iznīcinātāju bataljonu kaujinieku komandējošā sastāva personas lietas, šo lietu reģistrācijas žurnāli – kopskaitā 3082 lietas un kartotēka ar 44 000 kartītēm; 1825.fonds “Latvijas PSR VDK dokumentu kolekcija”, 1.-4. apr. – Latvijas PSR VDK saņemtie un speciālai pārbaudei paredzētie pilsoņu dokumenti (1961-1991); Nacionālo partizānu formējumu uzskaites grāmata, kartotēka (1944-1956) – ar 32 404 kartiņām; Latvijas PSR VDK apriņķu, pilsētu un rajonu slepenās lietvedības dokumentu uzskaites žurnāli, veidlapu paraugi (1940-1991); Latvijas PSR VDK rakstītie Vācu drošības policijas palīgvienības “Arāja komanda” dalībnieku uzskaites dokumenti (1952-1977), pavisam 504 lietas.
1846.fonds “Latvijā apglabāto vācu karagūstekņu kapu grāmatas (1945-1950)”. 1. apr. – lietvedības dokumenti – kopskaitā 31 lieta; 1847.fonds “PSRS Iekšlietu (Valsts drošības) ministrijas Iekšlietu karaspēka 5. strēlnieku divīzija (1944-1956)” – 1. apr. – lietvedības dokumenti – 16 lietas; 1894.fonds “1949. gada 25. martā no Latvijas izsūtīto iedzīvotāju personas lietas (1949-1954 [1992]) – 1.-4. apr. – izsūtīto personu uzskaites lietas; izsūtīšanai paredzēto iedzīvotāju saraksti; ešelonos Nr. 97320 – Nr. 97351; Nr. 97383 izsūtīto personu saraksti, izsūtīšanas lietu reģistrācijas žurnāli un attiecīgā kartotēka – kopā 13 358 lietas.
1986.fonds “Latvijas PSR VDK par sevišķi bīstamiem pretvalstiskiem noziegumiem apsūdzēto personu krimināllietas (1919-1991)” – 1.-4. apr. – krimināllietu pamatfonda krimināllietas, uzraudzības lietas, pārbaudes materiāli; izbeigtās krimināllietu fonda krimināllietas; krimināllietu reģistrācijas žurnāli – kopskaitā 52 653 lietas un kartotēka ar 93 608 kartītēm; 1987.fonds “1941.gada 14.jūnijā no Latvijas izsūtīto iedzīvotāju personas lietas (1941-1956 [2000])” – 1. apr. – izsūtīto iedzīvotāju uzskaites un personas lietas – kopā 5165 lietas; 1994.fonds “1945.-1955. gadā no Latvijas izsūtīto vācu tautības iedzīvotāju, bezvalstnieku, reliģisko sektu dalībnieku un antisociālu elementu personas lietas (1945-1955 [2001])” – 1. apr. – izsūtīto iedzīvotāju personas lietas, – kopā 1239 lietas.
Tāds kopumā ir Latvijas PSR Valsts drošības arhīva dokumentu mantojums. Pārņemot bijušās VDK arhīva dokumentus, Valsts arhīva arhīvisti vadījās pēc viena no galvenajiem arhīvniecības principiem, proti, dokumentu oriģinālās kārtības principa. Raksturojot kopumā LVA esošo VDK dokumentu kompleksu, jāsecina, ka tas ir viena rakstura – proti, saistīts ar padomju represīvā režīma cilvēktiesību pārkāpumiem.
Daži secinājumi
Pirmkārt, Latvijā palikušā bijušās Latvijas PSR VDK arhīva dokumentu mantojuma pilnīgumu joprojām grūti noteikt, jo pārņemot dokumentus, netika ievērots provenances princips (dokumentus pārņēma Valsts arhīvs, LR Ģenerālprokuratūra, Iekšlietu ministrija, SAB Totalitārisma seku dokumentēšanas centrs) un līdz ar to bijušās VDK dokumenti ir sadrumstaloti nodalīti starp institūcijām, sarežģīti (bet ne neiespējami) noteikt kopsakarības un gūt viengabalainu priekšstatu par VDK arhīva dokumentu sastāva pilnīgumu. Tie ir zinātniski jāizvērtē.
Otrkārt, pārņemot VDK dokumentus, Latvijas likumdevējs nebija nodrošinājis pietiekamu likumdošanas normatīvo bāzi, kas līdz pat šodienai apgrūtina VDK arhīva dokumentu saglabāšanu, aprakstīšanu un izmantošanu.
Treškārt, uz Krieviju aizvesto VDK dokumentu sastāvs, saturs un apjoms nav zināms (joprojām pilnībā apzināts), un tas apgrūtina Latvijā atlikušo valsts drošības arhīvu dokumentu sastāvu pilnvērtīgi pētīt arī no avotpētniecības viedokļa un citiem aspektiem.
Ceturtkārt, Latvijā palikušo VDK dokumentu lielākā daļa izmantojama kā juridiskā pierādījuma dokumenti (VDK krimināllietas, filtrācijas lietas un citi dokumenti), ko arī valsts institūcijas izmanto atbilstoši Latvijas likumdošanai (arhīvi sniedz izziņas, tiesībsargājošās institūcijas pēta cilvēktiesību pārkāpumus un noziegumus pret cilvēci). Savukārt Latvijas nacionālās vēstures pētniecības iestādes izmanto VDK arhīva dokumentus vēsturiskās patiesības noskaidrošanā un aktuālo vēstures problēmu pētniecībā.
Piektkārt, avotpētniecības nolūkos svarīgi būtu salīdzināt Latvijas PSR VDK arhīva dokumentu sastāva un satura pilnīgumu ar Lietuvas un Igaunijas radniecīga veida dokumentiem (tas būtu atsevišķa raksta temats turpmākajam – aut.), jo VDK darbības principi šajās valstīs bija līdzīgi. Iespējams, tas sekmētu dziļāku situācijas izpratni un VDK dokumentu avotpētniecisko apriti.
Pēdējo vairāk nekā 20 gadu garumā Latvijas PSR Valsts drošības komitejas arhīva dokumenti jau ir kļuvuši par vērtīgu informācijas avotu, ko izmanto vēstures pētnieki. To apliecina Latvijas Vēsturnieku komisijas sagatavoto rakstu 28 sējumi, kas lielā mērā tapuši, pateicoties minēto VDK arhīva dokumentu izpētei.
Jācer, ka arī turpmāk šie dokumenti kļūs par vērtīgu izziņas avotu padomju totalitārā represīvā režīma noziedzīgās darbības pētniecībā Baltijas valstīs.
Raksts pirmo reizi saīsinātā variantā bez atsaucēm publicēts LU žurnālā “Latvijas Vēsture” Nr.4(56), 2004.-61.-65.lpp.
Autors ir Dr.hist., Latvijas Nacionālā arhīva Latvijas Valsts arhīva Dokumentu aprakstīšanas daļas galvenais arhīvists
April 23, 2014
Posted by gulags |
arhīvi, KGB, PSRS, čeka |
Leave a comment
Raksts krievu valodā. (Gugles tulkotājs atrodams šeit)
Такого не делали ни поляки в 1939-м, ни нацисты в 1944-м. Советская милиция расстреливала массово — из автоматов, через окошки для передачи пищи. Или бросала в камеры гранаты. Некоторые из этих камер пришлось замуровать — и эксгумацию провели уже зимой.
Июнь 1941 года запомнился на Западной Украине не только нападением нацистской Германии, но и кровавыми расправами, совершенными якобы своим же государством в тылу.
Речь идет о доселе неслыханном явлении, даже в практике Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) СССР — массовых расстрелах политических заключенных в тюрьмах Западной Украины в течение конца июня — начала июля 1941 года.
Эта публикация посвящена массовым убийствами во Львове.
Первая страница расстрельного списка тюрьме № 3 в Золочеве. Четко видны надписи на документе — вынесение приговора начальником следственной части УНКГБ по Львовской области Шумаковым и наложение санкции к исполнению приговора прокурором Львовской области Харитоновым. Два человека решили судьбу тысяч… Архив Центра исследований освободительного движения (ЦИОД)
На примере Львова можно точно показать кровавую деятельность «доблестных борцов с контрреволюцией».
В самом Львове было три тюрьмы: № 1 — на Лонцкого, № 2 — Замарстыновская и № 4 — Бригидки. Тюрьма № 3 находилась в замке г. Золочева, что около семидесяти километров от Львова — сюда отправляли заключенных, когда львовские тюрьмы были переполнены (а все-таки были переполнены: в тюрьме на Лонцкого при лимите в 1500 человек находились 3 638 заключенных).
Левая часть предыдущего документа. Надпись красным карандашом, сделанная рукой следователя Шумакова: «Приговор как врагов народа расстрелять». И фамилии — Баренлейм (?), Дидух, Крачковский, Цверлинг, Бондарь, Мазурчак, Котик…
В тюрьмах Львовщины по состоянию на 22 июня 1941 года было 5424 заключенных. Большинству инкриминировали преступления по статье 54 уголовного кодекса РСФСР, то есть — контрреволюционную деятельность.
Немедленными официальными мероприятиями в решении проблемы переполненности тюрем стали приказ № 2445/М наркома государственной безопасности Меркулова от 23 июня 1941 г. и приказ начальника тюремного управления НКВД УССР капитана государственной безопасности Филиппова от 23 июня 1941 г.
Правая часть предыдущего документа. Надпись черными чернилами — разрешение на казнь — написана рукой прокурора Львовской области Харитонова: «Расстрел как врагов народа санкционирую».
В первом документе говорилось о срочном учете всех заключенных в тюрьмах и деление на подлежащих депортации в концлагеря ГУЛАГа, и тех, кого необходимо расстрелять (это задача возлагалась на местное руководство НКГБ).
Во втором документе говорилось об эвакуации заключенных, к нему прилагался «План эвакуации», согласно которому депортации из Львовской области подлежало 5 000 арестантов. Для этого выделялось 204 вагона.
Согласно инструкции НКВД СССР от 29 декабря 1939 г., один вагон эшелона вмещал тридцать депортированных лиц; следовательно, указанных вагонов хватало бы на эвакуацию 6800 заключенных. Однако эвакуировали только 1822 из 5 000 запланированных.
Сташинский Петр Васильевич (1904-1941 гг.), уроженец с. Борщевичи Ново-Яричевского р-на Львовской области. Арестован 9 октября 1940 г. Член «Просвіти», организации «Сила» и ОУН. Обвиняемый по ст. 54 пп. 6, 11 УК УССР. Расстрелян в тюрьме № 1 г. Львова на улице Лонцкого 26 июня 1941 года. Фото довоенных времен, сделанное на площади Рынок во Львове. Архив ЦИОД
3602 человека остались в тюрьмах Львова. А куда делись эшелоны — документы молчат.
Сами же экзекуции начались 22 июня — расстреляны приговоренные к смертной казни. Из промежуточного отчета начальника тюремного отделения УНКВД Львовской области Лермана известно, что по состоянию на 24 июня в тюрьмах Львова и Золочева было расстреляно 2072 человек.
26 июня утвердили расстрельные списки — еще 2068 человек подлежали уничтожению. Их убили в течение 24-28 июня.
Трупы расстрелянных заключенных в камере тюрьмы на Лонцкого. Львов, 1 июля 1941 года. Некоторые такие камеры немцам пришлось замуровать, чтобы избежать эпидемии. Повторную эксгумацию провели в феврале 1942 г., когда ударили морозы. Архив ЦИОД
Таким образом во Львовской области было расстреляно 4140 заключенных. Однако подсчеты не согласуются: осталось в тюрьмах 3 602 лица, а расстреляли больше.
Ответ на этот вопрос дает докладная того же Лермана: здесь речь шла также о поступлении новых заключенных. Тюремные документы на этих людей должным образом не оформляли.
В большинстве случаев даже не оглашали обвинений, однако уверенно называли причастными к ОУН, шпионами, диверсантам — то есть лицами, которые подлежат расстрелу.
Процесс эксгумации расстрелянных заключенных в тюрьме. 3 июля 1941 г., г. Львов. Для проведения этих работ немцы принудительно согнали львовских евреев. Архив ЦИОД
Это лишь один фрагмент трагической статистики. Истинная картина раскрывается, если взглянуть на всю карту Западной Украины — около 24 тысяч убитых.
Сначала применяли привычную для НКВД практику: индивидуально, в спецкамере, выстрел в затылок. Когда приближался фронт, а планы не были выполнены — расстреливали массово: сгоняли заключенных в камеры подвалов и через дверцу для передачи пищи стреляли из автоматического оружия.
Окошко открывалось — и узник, вместо еды для поддержания жизни, видел средство уничтожения… последнее, что видел в жизни).
Львовяне ищут среди расстрелянных своих родных во дворе тюрьмы № 1. Львов, 3 июля 1941 г. Архив ЦИОД
А в последние дни — бросали в камеры гранаты. Или открывали двери камер; заключенные выходили в коридор, думая, что их отпускают, и в этот момент их расстреливали из автоматического оружия.
Тела вывозили грузовиками и хоронили в спецместах, которые сегодня постепенно открывают археологи.
Однако перед самым приходом немцев чекисты, спеша, хоронили убитых во дворах и подвалах тюрем. Впоследствии раскопки этих гекатомб стали материалом для нацистской пропаганды — конечно, не из соображений человечности.
Происходило также и уничтожение эвакуированных заключенных в центрально-восточных областях Украины — в пересыльных тюрьмах Умани, Киева и Харькова. Эти города были так называемыми промежуточными пунктами этапирования, где происходило перемешивание заключенных, чтобы избежать восстаний и массовых побегов во время депортации.
Нацистская пропаганда расстрелянных в тюрьмах — в основном украинцев, поляков и евреев — называла фольксдойче. Надпись немецкого корреспондента Губнера на фото последствий массовых расстрелов заключенных. Архив ЦИОД
Заслуживает отдельного внимания Залищицкая трагедия на Тернопольщине, когда из тактических соображений был разрушен железнодорожный мост через Днестр, а с обеих сторон пустили два эшелона по семь вагонов с заключенными (14 вагонов, каждый с 50-70 арестованными).
НКВД решил проблему быстро: вагоны облили горючим, подожгли и сбросили в реку. Берега Днестра здесь очень высокие и крутые — не выжил никто.
Конечно, советская пропаганда «повесила» все эти преступления на нацистов (как, впрочем, и расстрелы польских военнопленных), и, к сожалению, эти мифы привидениями ходят даже сегодня.
Удивление и ужас на лице львовянки, которая только что вошла во двор тюрьмы. 3 июля 1941, г. Львов. Архив ЦДВР
Западная общественность пережила шок от увиденного. Ведь такого не делали поляки в начале Второй мировой в 1939-м (тогда тюрьмы открыли и освободили всех политических заключенных, и даже предупреждали о том, что двигаться нужно исключительно на восток, поскольку в прифронтовой зоне бывших узников могут и расстрелять).
Впоследствии, в 1944-м такое не сделали и нацисты (администрация оставляла живыми узников концлагерей перед приходом союзников). И это страшное в своей бессмысленности массовое убийство арестованных стало одним из главных факторов укоренения антисоветских позиций тогдашнего и последующих поколений.
Ежегодно львовская община приходит в тюрьмы, помянуть погибших, а в бывшей тюрьме № 1 на Лонцкого ныне действует музей-мемориал памяти всех жертв оккупационных режимов.
Игорь Деревьяный, историк, научный сотрудник Национального музея-мемориала жертв оккупационных режимов «Тюрьма на Лонцкого», опубликовано в издании «Історична правда»
April 21, 2014
Posted by gulags |
boļševiki, noziegumi pret cilvēci, PSRS, Vēsture |
Leave a comment
Doctor Leonid Atlashkin spent almost 20 years in the Soviet prison camps. Unlike many, he went there of his own accord as a young doctor in 1953, and just stayed on. He retired a long time ago, but he has his memories, as Ekaterina Loushnikova discovered when she went to see him.
One of the camp’s most famous prisoners was the Soviet footballing hero, Eduard Strelstev, who was sent to the camp for rape (a charge he strenuously denied)
Noziegumi pret cilvēci 